Искролапка уверенно шагает меж голых мёртвых деревьев, раскинувших над кошачьей головой резкие росчерки чёрных ветвей. И ей совсем не страшно в вязком безмолвии, царящем в Месте-Без-Звёзд. Она не боится неба, похожего на серую грязь, не боится пожухлой травы, она ничего не боится! Она же смелая, отважная. Её научили быть такой, в ней воспитали это.

Гордо вскинув серую голову, Грозовая ученица с иронией смотрит на скелеты деревьев, выступающие из илистого мрака, заливающего неживую долину. Когда шевелятся кусты, предупреждая о том, что один из кровожадных наставников рядом, Искролапка даже не вздрагивает, только напрягает уши, стараясь угадать, кто именно находится в нескольких лисьих хвостах от неё. И она совсем не боится этого невидимого кота, пусть он даже окажется Звездоцапом. Ведь кошка - лучшая ученица своего племени, даже выскочка-Голубичка не может её превзойти, как бы не старалась.

Серая кошечка идёт по Сумрачному лесу, улыбаясь, как будто отсутствие луны и всякой жизни вселяет ей надежду. Как будто её здесь любят и ждут.

***
Искролапка смелая, Искролапка ничего не боится, но, только почему же лапы дрожат, почему же шерсть потрескивает, как во время грозы? Сейчас, когда Коршун смеряет её скупым взглядом безумно-голубых глаз, она чувствует себя неуютно, как будто кто-то распростёр её душу на прибрежных камнях и тщательно копается в ней, выискивая. Но Искролапка всё равно отважная, она всё равно ничего не боится, даже этого холодного взгляда сурового наставника!

- Коршун, - тихо начинает ученица, прерывая вязкое молчание, стараясь отвлечь кота, - ты же много чего знаешь.

И она ни сколько спрашивает, сколько утверждает, полностью уверенная в знаниях полосатого исполина, тренирующего её каждую ночь. Он точно должен знать, он точно должен ей помочь. Он опытный.

- И ты ещё сомневаешься? - Коршун всё так же холодно рассматривает её, как будто давно не видел, как будто не может понять, что же изменилось, что произошло. И от этого странного внимания грозовой ученице становится неловко, и слетает вся шелуха, вся смелость. Ей тревожно и страшно, она сомневается, она жалеет, что этот разговор начат. Но всё же она гордо вскидывает голову и смотрит прямо в глаза исполину, внушающему ужас всем своим видом. По правилам этого леса, никогда нельзя показывать свой страх, и вообще, свои чувства, даже если кот напротив ощущает их лучше тебя самого.

- Я и не сомневаюсь. – Произносит кошечка, пытаясь унять сумасшедшую дрожь в лапах. Сердце бешено пляшет, разрывая стенки трахеи, пытаясь попасть в рот. И, кажется, что она жуёт его, ощущая вкус крови. Страшно, но Искролапка всё равно считает себя смелой.

- Мне нужен твой совет, как наставника, - заметив, как Коршун закатил глаза, она мгновенно добавила: Мне не к кому обратиться, кроме тебя.

- Ну, обращайся. – Лениво ответил исполин, думая о том, что пора начинать тренировку, но нет же, пока его ученица не выкинет из головы свои мысли, они не смогут этого сделать.

- Мне нравится один кот. Но он мышеголовый, он не видит моей симпатии. – Не выдержав, серая опускает голову и смотрит на свои лапы, отмечая поломанные когти и царапины. Страх уже не покидает её, но она по-прежнему ничего не боится, она по-прежнему самая лучшая, самая смелая, самая, самая, самая.

Коршун холодно смотрит будто бы сквозь свою ученицу, лихорадочно вытягивая и втягивая когти. Искролапка не должна кого-то любить. Тем более какого-то дурака, который не ценит эту ученицу. И полосатый совсем не ревнует, ему совсем нет дела до глупой жизни глупой кошки, забивающей мозги всякой ерундой, ему только хочется разорвать этого невнимательного кота в клочья, за просто так, нет, совсем не из-за мышеголовой Грозовой ученицы, за просто так.

- Отомсти ему. А вообще, не забивай голову всякой ерундой. Лучше начнём тренировку. – Сухо кидает наставник, сгорая от такого знакомого чувства, кричащего: «Убей, убей!» Он совершенно спокоен, он не полосует пожухлую траву когтями, он не ревнует. Нет, ну совсем не ревнует. Ну, может, только немного.

Искролапке хочется завыть от отчаянья. Ей хочется крикнуть, что он, Коршун, просто дурак, думающий только о своих проклятых тренировках. Но она всё же идёт за наставником, готовясь к очередному совсем не тренировочному бою.

***
- Скажи Воробью и Львиносвету, что я вернусь в Сумрачный лес. Я притворюсь, что остаюсь верна им и постараюсь выведать всё о том, что замышляют наши враги. – Сомневаясь, произносит Искролапка, глядя в глаза сестры. Ей очень обидно, но теперь она знает, как отомстить Коршуну за невнимательность. Ученица совсем не смелая, ученица совсем не лучшая, но зато она проучит мышеголового исполина, она проучит его.

С некоторых пор я перестал любить ночь, когда полная, лимонно-жёлтая луна собирает котов на небольшом острове. Нравилось, а теперь нет. Может, потому что я теперь не ожидаю от Совета ничего хорошего? Да, думаю, да. После того памятного происшествия с зеленоглазой воительницей из Грозового племени, когда Остролистая рассказала всем племенам о незаконной, мерзкой интрижке целительницы Листвички и моего отца Грача, в результате которой, на свет появились отвратительные грязнокровки.

Помню, тогда было так омерзительно внутри, так ужасно. Хотелось стать слепым кротом и зарыться в землю, но одновременно хотелось полосовать когтями лживые морды предателей, вонзать острые зубы в их глотки, чувствуя, как жизнь вытекает из перекушенной артерии. Чтобы кровь пролилась той ночью, затопив, и священную поляну, и остров, что бы всё вокруг окрасилось в кроваво-красный цвет! Да мне плевать было на предков, на их чёртов гнев – у меня давно уже нет души, только слепая бездна вместо сердца… а луна продолжала светить, заливая поляну серебристым светом.

В центре, около корней предводительского дерева стояла Остролистая. Такая растерянная, такая напуганная, потерявшая себя в этой неравной битве за справедливость. На какой-то сумасшедший миг мне показалось, что мы с ней похожи – такие же одинокие, борющиеся за правду, жертвы чужой и нелепой ошибки. Невиновные ни в чём, хотя… Разве может быть невиновным тот, чья душа уже давно пригрелась во властных когтях Звездоцапа и существует отдельно от хозяина? Разве могут быть невиновными те, в чьих глазах полыхает неудержимый пожар, а когти желают мести и крови?

А потом всё произошло как-то быстро, картины происходящего смазались, слышались только голоса спорящих котов и что-то ещё, неважное. А грозовая воительница удалилась с поляны, я только и успел заметить кончик её чёрного пушистого хвоста. Скрылась. А жажда мести продолжала терзать меня, требуя возмездия и главное крови, текущей ручьями и быстро затапливающей остров, нет, весь мир! И Листвичка, и её жалкие сыновья, и Грач и все-все, преданно смотрят мне в глаза, моля о пощаде, а я снова и снова вонзаю клыки в беззащитные глотки тех, кто испоганил мне всю жизнь, убил все мои мечты, подкинул лисьего помёта в сердце или просто махнул на меня лапой в те моменты, когда действительно хотелось обычного тепла. Оставил гнить где-то позади, а сам ушёл к новым вершинам. Я отомщу!

Именно такие мысли занимали всю мою голову, всю луну после того Совета. Только вот для исполнения этой мечты мне не очень не хватало кое-чего, вернее кое-кого, как часто не хватает последнего кусочка в головоломке. Кошки, обычной чёрной кошки, в чьих глазах плясало безумие. Мне было откровенно наплевать, что она Грозовая, что она нечистокровная, главное – такая же, как и я. С разумом, который сжёг огонь мести, с жаждой справедливости и Воинским Законом, нарушать который я так хотел научить свою сводную сестру. Да, я ненавидел её братьев, таких правильных, добреньких и хороших, они были первыми в списке тех, кто примет смерть от моих когтей. Но к Остролистой я испытывал симпатию, даже, наверное, больше, чем должен был. Если бы я оказался на е месте, то сделал бы то же самое – рассказал всё, превратил жизнь лжецов в ад. И ещё, было то, во что отказывался верить – уже очень давно мне нравилась эта чёрная кошечка.

Несколько раз я пробирался на территорию Грозового племени – ох, и вонючие у них метки! – искал её, но ни разу не встретил. Разочарованный, возвращался в лагерь. Как же мне надоели настороженные взгляды соплеменников. « Да, есть родня в другом племени! Да, отец-Лисий помёт! И что?! Ну ничего, скоро, совсем скоро, когда наконец увижу свою безумную соратницу и договорюсь с ней, уж тогда, я сам лично выцарапаю вам глаза и уже никто не посмеет так осуждающе и искоса поглядывать в мою сторону!»

Я ждал, маялся в ожидании Совета. Именно на Острове должен был встретить Остролистую, ту кошку, с которой мы так похожи характерами, ту, чьи цели и помыслы совпадают с моими. Я не был уверен, что это так, но было какое-то чувство, что прав. Мысли о том, что она не согласится или план сорвётся, не возникало. Я был во всём и прежде всего в ней уверен.

Та самая судьбоносная ночь. Луна, поляна, коты – ничего не нужно, только бы поймать глазами чёрную шёрстку среди остальных. Но её нет. Нигде. Ну, а что я ожидал? Возможно, Остролистая понесла жестокое наказание и сейчас безвылазно сидит в лагере. Внутри всё закипело. Мерзкие коты, мешающие нам, заперли её в душном каменном мешке! Но ничего, они поплатятся и за это. Когда мы с ней вломимся в убежище домашних кисок, бродяг и прочих отбросов, называемое Грозовым племенем, то запрём Огнезвёзда в его палатке и будем держать, наблюдая, как он теряет жизни, медленно и мучительно подыхая от голода! Скоро, очень скоро настанет наша эра, эра Кровавой Справедливости.

«У нас печальная новость, Остролистая погибла под обвалом». Каждая клеточка тела отказывалась верить в эти слова, протестуя, ненавидя всех. Что-то ломило и тянуло где-то под рёбрами, заставляя верить, что у меня и вправду есть душа. Глаза застилал густой, серый туман, разум не принимал весть о смерти, такой далёкой и одновременно важной и родной кошки. Хотелось рвать, метать, убивать виновных в её смерти, хотя таковых и не имелось. А внутри что-то продолжало лопаться и ломаться, разрывались надежды, мечты. Всё. «Не правда! Он врёт, они все постоянно врут, она жива! И пока я не увижу её бездыханного тела – не поверю в то, что смерть настигла воительницу!»

Так и живу, думая о том, что она не погибла, выжила и сейчас, отсиживается в каком-нибудь безопасном месте, что бы, когда уляжется буря, прийти ко мне. А я не сижу, сложа лапы, ищу повсюду её следы, оставляю послания, в которых указываю места встречи. Я уверен, она увидит и придёт, обязательно придёт! И тогда, я, наконец, смогу рассказать этой кошке всё, что так долго рвётся наружу, признаться в своих чувствах, поведать план. И однажды, мы соберём армию из тех, кто поможет в борьбе за Правду, уничтожим ложь и несправедливость.
И ещё, есть у меня мечта – чтобы, где бы я ни был, с кем бы ни воевал, а в лагере меня будет ждать неизменная Остролистая,к которой всегда можно будет прижаться щекой, вдыхая до жути родной, немного землистый запах. И что в том, счастливом будущем мы будем вспоминать о своей прошлой жизни, как о трагической истории, случившейся не с нами.

А пока, мне ничего не остаётся, как мечтать и верить. А я верю и жду! И это главное.

Это так непривычно – не уметь управлять своим телом, чувствовать себя лишь наполовину. На передних лапах косточки шевелятся, коготки показываются из мягких подушечек и снова скрываются, а на задних даже шерсть дыбом встать не может, не то чтобы поменять их положение без посторонней помощи. И это так обидно, так мерзко чувствовать себя неполноценной, беспомощной! Когда даже до поганого места добраться самостоятельно не можешь! И еду каждый день тебе приносят. Только вот кусок в горло не лезет, аппетита нет. Совсем. Ведь, зачем мы принимаем пищу? Для того чтобы жить. Так, зачем мне жить? Ну вот, зачем?! Всё равно толку от меня никакого. Только заботы одни. Надо же сходить поплакать надо мной, попереживать, пожалеть, заставить выполнять бредовые упражнения, которые ну, ни капельки не помогают! И это всё так мерзко. Все вокруг суетятся, стараются сделать, как лучше, не знают, глупые, что я не хочу этого «лучше», совсем не хочу. Уж лучше умереть, как Долгохвост, быстро, не мучаясь. Раз, и всё – Звёздное племя, где трава зеленей, дичи больше и самое главное – можно шевелить четырьмя лапами и выпускать двадцать коготков!

Часто ко мне приходят сёстры. Они приносят еду, рассказывают о своих успехах, стараясь не упоминать о моей болезни. А я им завидую, они такие красивые, поджарые. И лапы у них мускулистые, не то, что у меня – кость, обтянутая свалявшейся шерстью. Вот каждый день по лесу бегают, мочат лапы в росе, вдыхают свежий, озёрный воздух, чувствуют биение дичи у себя в лапах. А я не могу так! Не-мо-гу и всё тут. Ведь я – калека, обуза для ближних!

Мать приходит, отец. Мать беспрерывно плачет, стараясь скрыть от меня слёзы, но я-то вижу. Не нужна мне ничья жалость! Совсем! Только один папа ведёт себя нормально – не плачет, не хвастается своими успехами, не заставляет делать не помогающие упражнения, а просто сидит рядом, молчит. И от этого молчания так хорошо становится, что петь и плясать хочется, только вот не могу. Ни петь, ни плясать.

Как будто в горле застряло что-то. Мешает. В груди появился камень, всё время мешающий дышать и разговаривать. А ощущение такое, как будто кто-то зажал лёгкие в своих когтях и если надавит ещё сильней, то я, наконец, освобожусь от своих терзаний и присоединюсь к предкам.

И это будет так хорошо, так прекрасно. Я буду бегать по траве, впитывать в себя свежий водный воздух и чувствовать себя всю, уметь управлять своим телом. А пока, я только сижу и жду того, часа, когда Звёзды спустятся за мной с небес и заберёт к себе, туда, где смогу избавится от болезни и стану счастливой.

"Клац, клац, клац". Водой по стеклу. Сегодня дождь льёт, не переставая, как будто кто-то наверху раскрутил все небесные краны. Вода везде, абсолютно. На дорогах лежат мокрые на ощупь куски серого, изодранного кошачьими когтями неба. С шумом, высвобождаясь из старых заржавевших водосточных труб, выливается бушующий водопад. А по стеклу унылое и надоедающее «клац-клац», такое противное. Кажется, что дождь хочет ворваться в тёплый и уютный дом, заполонив холодной и мерзкой водой всё в округе, достать до меня. И фыркнуть хочется, высказать этому зазнайке, ломящемуся в окна, сказать: «А вот и нет! Сиди на улице, а ко мне не суйся!». Так вот. А всё вокруг такое мокрое, унылое, такое противное, что завыть от безысходности хочется, но у нас кошек, не принято выть, а жаль.

Хорошо, что дома тепло и уютно. Приятно полыхает заботливый огонь в каменном камине, оставляя на стенах ярко-оранжевые отголоски. В приглушённом свете это смотрится очень красиво. Воюя с дождевым клацаньем, мелодично потрескивают сухие дрова, попадая в горячие объятия пламени, пусть приручённого человеком, но все же пламени. Где-то наверху под ногами хозяина скрипят половицы, так по-домашнему уютно – «Скрип, скрип». Да и вообще, всё вроде хорошо, даже слишком хорошо, что бы быть реальностью, а не легендой для котят. И кресло мягкое, в котором можно свернуться клубочком и уснуть, сладко посапывая и видя яркие и красочные сны , и пляшущий в камине огонь… Весёлый, пусть немного глуповатый Пушок, топающий по деревянному полу, да и хозяин тоже не плох. Всё вроде бы хорошо, только вот…

«Клац, клац» по стеклу. «Да уйди ты уже, противный!» - хочется закричать и ударить этот самый дождь, мешающий думать. Целый день, как из ведра. На улице слякоть, куда ни ступи везде вода, везде разбросанные осколки хмурого неба, нагоняющие тоску. А ведь мне не хватает солнца, ласкового, светлого солнца, котороё обнимет своими лучами и нашепчет на ухо новости о тебе, о том как, где живёшь и живёшь ли вообще, ходишь ли по этой земле, устланной пёстрыми листьями, думаешь ли обо мне или совсем забыл. Может, ты поселился в каком-нибудь огромном амбаре, где круглый год пахнет сухим сеном, вечным летом и мышами, может, ты завёл семью и сейчас, играешь с котятами, которыми меня, к сожалению, обделила Судьба. Нет, ну как ты там, братик? Дай хотя бы знак, передай весточку вместе с солнышком! Ну, помнишь, когда мы были котятами, ты мне обещал, что, когда вырастем, то будешь посылать ко мне светило, передавая новости? Помнишь? Знаю же, что не забыл, знаю. Так почему же молчишь? Ну, ответь.
Наверное, это дождь всему виной – закрыл солнце своими лапищами-тучами и прячет от меня, чтобы, случайно, не увидела знак от тебя. Ведь верно? Всё же именно так? Но ничего, он скоро кончится, всё- же кончается и он не исключение.
«Клац-клац»

- Уйди, противный, мокрый, мерзкий! Надоел уже. – Кричу, а голос будто и не мой, как будто со стороны кто-то говорит, грубо так, с хрипцой. А он всё не уходит и не уходит, стучит в окно, заглушая треск дров и шаги на верхнем этаже. Почти слетаю с мягкого кресла и легко вскакиваю на широкий, немного прохладный подоконник. В стекле отражается рыжая, стройная кошка, только, силуэт, сливаясь с безразличным ко всему небу, отливает серостью. Да и глаза у кошки странные, какие-то расстроенные, даже слегка сумасшедшие, со странным болезненным блеском. Да и цвет у них странный – как будто ясное небо, решило подарить кошке капельку себя. Стою и невидяще смотрю на своё отражение, которое искажают влажные дорожки, стекающие по стеклу. Разве это я? Я? С колокольчиком на шее и ухоженной, лоснящейся от сытости шёрсткой. Да, я. Домашняя киска, от осознания этой простой истины в горле горчить начинает и мерзко так. Стала той, каких больше всего презирала – домашней, милой, нежащейся в кресле, и ждущей похвалы хозяина. И вот знаешь, скажу тебе – это даже неплохо. Только вот всё равно осадок какой-то, неприятное послевкусие. Ладно, не буду об этом. Не хочу об этом.

Не понимая себя, пулей вылетаю на улицу, под дождь. Всё вокруг мокрое, противное. Трава пачкает лапы – ох, как же я теперь домой такая грязная пойду? Дождь колотит по мне, стремясь ударить, как можно больнее. Ненавижу. А вокруг шевелится, мокнет. Собравшись с силами, всматриваюсь в небо и громко, немного охрипшим голосом кричу: - Дождь, мерзкий, прошу, передай ему, что я очень скучаю! Что очень жду и надеюсь, что он пришлёт весточку с солнцем! Пожалуйста, мокрый, передай!
Вроде всё сказала, то, что нужно, а до сих пор стою с открытой пастью, ловя прохладные капли. Тело так и пробирает холод, он расползается по коже, больно пощипывая. Шерсть давно промокла и висит тёмно-рыжим мешком, а я всё стою, прикрыв глаза и с наслаждением, вслушиваясь в дождевые звуки. «Клац, клац» по стеклу, «Клац, клац» по асфальту, по осколкам слепого неба. С каждой минутой клацанье становится всё реже, тише – дождь кончается, как и всё на свете.

Я распахиваю глаза и удивлёно всматриваюсь в небо. Тучи медленно расползаются в разные стороны, уступая место яркому, тёплому солнцу. Свет проникает в каждый уголок моей души, прогоняя тоску. Радость маленькими иголочками колется в лапах, постепенно распространяясь по всему телу. Всё верно, солнце мне несёт послание от тебя. Я же знала, что так и будет, верила. Ждала.

-Остролистая, Остри, где ты? - Шепчу я, втягивая в себя прохладный воздух, пропитанный дождевой влагой. – Где? Где?

Но только тишина в ответ, только дождь с ненавистью колотит по листьям, только ветки стонут под тяжестью. Вслушиваюсь, что в ушах звенит от напряжения, словно насекомые ночью. Литья тихо шепчутся меж собой, их бархатные голоски отзываются эхом в голове.

- Где ты? – Говорю уже громче, стараясь переговорить болтливый дождь и листву, ведь вдруг ты не слышишь меня, моего голоса и призывов.

А под лапами земля жидкая слишком. Грязь. Хлюпает, пачкая пепельную шерсть. Противно так до невозможности. Я утопаю в этой густой жиже, чувствую сталактиты, повисшие на животе. Мне кажется, что эта грязь поглотит меня полностью, она ведь так голодна. Она урчит от удовольствия, она предвкушает добычу, чувствует мой страх и отчаянье. Она – липкая паутина одиночества, которая сожрёт меня сегодня, под этим дождём. И все увидят мою смерть. Небо услышит крик, а затем меня поглотит моё безумное животное одиночество. Я утону в нём, как в воде, как в жидкой противной грязи и буду чувствовать, как оно скользит по трахее и попадает в лёгкие.

- Остролистая, спаси меня! – Кричу что есть мочи, увязая лапами в густой грязи, но чувствуя, как задыхаюсь от одиночества, попадающего в лёгкие с каплями жидкой грязи. Кричу, пытаясь вырваться из паршивой грязной паутины, окутавшей меня с ног до головы. Только сил нет уже. Не могу биться в своих путах, словно пойманная птица в когтях охотника. Ведь тебя нет рядом. Я не говорю, что тебя нет вообще, я предпочитаю говорить, что рядом нет. Говорить, что ты где-то жутко далеко, в месте, куда солнце уходит спать.

- Остроли-и-и-истая! – Воздух с кряканьем вырывается из грязных лёгких. Сердце стучит как бешенное и бьётся о рёбра, пытаясь сломать их и выбраться наружу, а я думаю, что было бы неплохо, только бы рёбра не такие прочные и сердце бы посильней. Оно раздробило бы эти чёртовы кости и порвало плоть, но это было бы не так мучительно, как стоять посреди леса и звать тебя, зная, что не придёшь никогда уже. Звать, думать о том, что живёшь где-то далеко, зная с точностью до сантиметра то место под землёй, где гниёт твоя плоть. Было бы проще просто упасть в небытие, а не обманывать себя и тонуть в грязном одиночестве, не звать тебя в дождливые дни, надеясь на что-то. Было бы проще.

Но я не могу так. Ведь однажды ты обязательно придёшь, вспомнив обо мне. О наших чувствах, таких же безумных, как и глаза твои. Ты вспомнишь. Ты вернёшься. Только вот меня не будет уже. Нет, не рядом, вообще не будет. И жить я буду не там, куда солнце уходит спать. Вернее, я вообще не буду жить. А я не хочу, чтобы так было! Я хочу, чтобы ты вернулась и, чтобы как раньше, спать в одном гнёздышке и делить один кусок на двоих, уверяя всех, что просто подруги. Проводить вместе всё время, любя друг друга, задавать по-детски глупые вопросы, клясться в верности. Я хочу этого! Да пойми ты уже, глупая! Вернись!

- Вернись! Вернись! – Шепчу как заклинание, как молитву. – Во имя нас и того, что между нами было. Вернись, умоляю!

Но только тишина в ответ, только дождь по листьям. От неё я схожу с ума. Я тону в жидкой грязи своего безумия. Задыхаюсь от переизбытка боли. А сердце ломится в рёбра, стараясь их сломать. - - Давай, давай, родное, сильнее. – Умоляю я противный орган не в силах больше терпеть разлуку с тобой.

А в голове как назло картинки из прошлого мечутся. Вечера, проведённые вместе; запах твой с ноткой лжи и почему-то вереска, растущего на пустоши да глаза безумно-зелёных, до одури зелёных.

- Здесь я. – Раздаётся шёпот откуда-то из-за спины. По телу прокатывается волна мурашек. Я узнаю этот голос. Даже, если бы меня кто-нибудь разбудил среди ночи, я бы узнала его. Твой голос. И запах твой с каплей ветра и трав пустоши. Я оборачиваюсь медленно, стараясь не дышать. А ты всё такая же. Стоишь и смотришь на меня, прищурив неестественно зелёные глаза. На твою иссиня-чёрную шерсть падают дождевые капли, но ты не чувствуешь этого – они тебя не мочат.

- Какая же ты жалкая, Пеплогривка. – Произносишь ты, с жалостью глядя на меня, промокшую до костей, измазанную в грязи. – Глаза одни… голубые.
Сказав это, ты приближаешься ко мне и прижимаешься своим серым носом к моей мокрой щеке. От этого прикосновения тепло по телу разливается, и кажется, что рёбра-то совсем хрупкие для такого сильного сердца.

- Идём, идём со мной, родная. – Тихо шепчешь на ухо, закидывая на мои дрожащие плечи пушистый хвост. – Идём, я знаю место, где мы будем вместе всегда.

Я покорно иду за тобой, находясь в оцепенении, не смея радоваться. Ты подходишь к тоннелю, и я с ужасом узнаю его, зверя, который поглотил тебя когда-то.
- Давай, иди. – Толкаешь меня хвостом в спину. – Не бойся.
А я верю, верю тебе полностью, я готова идти туда, куда ты скажешь. Делаю шаг вперёд, чувствуя, как стены сжимают мои бока. Ты идёшь за мной, легонько прикасаясь ко мне. А в воздухе – запах разлагающейся плоти. От него глаза слезятся и перехватывает дыхание, но я терплю, ведь со мной ты.
С каждым шагом вонь становится всё сильней. Я упираюсь в тупик. Из-под камней торчит чёрная шерсть, так похожая на твою. Я с ужасом вспоминаю, что именно здесь ты погибла под завалом.
- Пришли. – Говоришь ты. – Пришли.
Сверху начинают валиться камни. И это больно. Они пригвождают меня к земле, но я не боюсь, ведь ты рядом. Ты, которая, как сумасшедшая твердит только четыре слова: «Теперь мы вместе навсегда». А в моих висках эхом звучит: «Вместе».